боевой гопак

Сижу на горе в Бахчисарайском районе в пространстве для практик под названием Экокемп и чувствую, как нарастает тонкий звон в ушах.

Года четыре назад после глубокого коллективного погружения в дебри коллективного бессознательного на поволжском форсайт-флоте bowin говорил о том, как будет нарастать смысловой конфликт между вертикалью технократизма и контроля и горизонталью экоземледелия, dukhovnost' и всяческого неолуддизма. И сегодня, сбежав из московского безкислородья и многолюдья, ото всей этой техносферы, я обнаруживаю себя в дивном природном раю и адском дикарстве псевдоспиритуальных практиков, где реальные чувства закачиваются в уродливые ньюэйджевские формы, где славянские боги погоняют шивами и шактями, и дизайн человека вершит суд над тем, кому и как жить.

То есть вот эту самую растяжку я чувствую сейчас чуть ли не физически. Чем больше контроля в техносире, тем громче бьют шаманы в свои бубны. Хороший повод помедитировать (или сделать свою цифровую копию, ага). Такое ощущение, что люди ссыпаются или туда, или сюда, ну или о погоде, это пока безопасно вроде.

Люди, ау! Есть живые-то?

А, я понял, про что все эти феминитивы и прочее. Это про расхождение языков, второе разрушение вавилонской башни. Кто-то будет феминитивить, кто-то вообще откажется от родОв, кто-то будет держаться за традиционные формы и начнет консервировать язык в соответствии со своими представлениями о том, как говорили до революции/Романовых/христианства... В общем, общего языка не будет боле.

Никакого общего поля-то нет больше, не будет новых Розенталей (земля расейская рожать). Так что выбирайте что нравится, вернее, кто нравится, с кем хочется старость коротать: с радикальными феминистками или там с родноверами...

Крайние, крайние времена настали.

сплошное (биполярное) расстройство

Кто может разрушить веру? Кто может погубить радость? Многие пытались сделать это во все времена, но ничего не вышло. Радость и вера имманентны Вселенной. В процессе роста всегда присутствуют боль и борьба; в осуществлении – радость и изобилие, в завершении – мир и спокойствие. Между плоскостями и сферами бытия, между земным и неземным существуют стремянки и решетки. Тот, кто карабкается по ним вверх, поет. Он пьянеет, он приходит в восторг от открывающихся перед ним горизонтов. Он поднимается уверенно, не думая о том, что с ним случится, если он поскользнется и упадет; он думает о том, что впереди. Все – впереди! Дорога бесконечна, и чем дальше двигаешься, тем длиннее она становится. Болота, трясины, топи, воронки, ямы и западни – все впереди. Помни о них, они ждут, они поглотят тебя в тот самый момент, когда ты остановишься. Мир иллюзий – это мир, еще не завоеванный полностью. Это всегда мир прошлого, а не будущего. Идти вперед, опираясь на прошлое, – значит тащить на своей ноге тяжелое ядро каторжника, а тот, кто прикован к прошлому, снова и снова переживает его. Мы все виноваты в преступлении, в величайшем преступлении – мы проживаем жизнь не взахлеб. Но все мы потенциально свободны. И можем перестать думать о том, что у нас не получилось, и тогда у нас получится все, что нам по силам. А в действительности никто не может представить себе, каковы они, эти силы, заключенные в нас. Не может представить, что они безграничны. Воображение – это голос дерзания. Если и есть что-то божественное в Боге, так именно это. Он дерзнул вообразить все.

"Сексус", Генри Миллер

Вне языка не помышляй и жить,
пусть даже почва столь косноязычна,
что падшее на землю не умрет —
не оживет — и в зауми безличной
не закоснеет, но из рода в род
протянется бессмысленная нить -
питательная трубка между плотью
и нежитью словесной — мы живем! —
сплошной язык, как сумасшедший дом
одержит нас. И нет конца бесплодью.

Александр Миронов

Собственно, сабж.

Никогда Бендер не был так близок к Провалу.

О том, что изменился, узнаёшь, когда сталкиваешься со своими старыми паттернами в других людях. Собирался пару дней назад взять велосипед на стоянке у метро, они часто бывают с поломками, так что приходится проводить хотя бы визуальный осмотр, а тут как раз какой-то дядька приехал на велосипеде и паркуется.

- Хороший велосипед? - спрашиваю.
- Хороший! - со средиземноморским акцентом отвечает тот и с размаху херачит своим хорошим велосипедом между парковочных рогов. Эффекта это не даёт, надписи о завершении проката не появляется, поэтому он херачит ещё пару раз, делая велосипед чуть менее хорошим и, дождавшись всё же надписи, быстро скрывается.

И я узнаю в этом движении свою старую резкость, излишнюю напряжённость и спазматичность движений. Вспомнил даже, как ехал тусовкой в кузове пикапа в Чианг Мае и держал за ошейник хозяйскую собаку, чтобы не выпрыгнула. И тут мне прилетело от канадской знакомой: "Паша", - говорит, - "Расслабь руку и не дёргай за ошейник". Выяснилось, что я от ретивости чуть не придушил несчастного пса, просто на автомате напрягая руку.

А секрет парковки велосипеда такой: там не надо вбивать его между рогов, там на земле есть пимпочка, и на неё нужно аккуратно и плавно колесо накатить. Остеопатическая точность не требуется, дело несложное. Правда, чтобы это заметить, нужно выдохнуть и дать себе пару секунд.

Такие дела.

- Чем хорош мыс Меганом - так это тем, что там всегда хорошая погода. В Судаке ветер, дождь, а на Меганоме тишина, - говорил мой новый товарищ Илья, скалолаз и альпинист.
Палатки, в связи с этим, было решено поставить прямо на берегу. Солнечный день делал своё дело: плавил мозги, разленивал, но это не помешало Илье метнуться горной тропой в соседний с диким Меганомом Капсель и притащить оттуда гигантский арбуз. Неожиданно стемнело, наступила звёздная, тёплая летняя ночь. Четверо злоумышленников обступили беззащитную зелёную ягоду о четырнадцати килограммах, сверкнул нож. Что-то треснуло и в отблесках фонаря блеснуло красным. Арбуз разделился на две половины, беззащитно открыв своё влажное, кровавое незащищённое нутро. Урча и гогоча, гнусная ватага набросилась на арбуз и вмиг уничтожила его. На дне оставалось лишь немного сока, и тут Костя решил приобщить к преступлению само море: взяв полуарбузную чашу, он с почестями вылил красный сок в тихо плещущие волны.
Где-то вдалеке, на западе, сверкнула зарница, за ней другая. Мы слегка полюбовались отблесками на горизонте и завалились спать. Через полчаса я услышал первые капли дождя, тяжело упавшие на тент палатки. Вылез, собрал по берегу посуду, сунул под тент и, сочтя приготовления достаточными, лёг снова. Загремело. Снова и снова. Потянул ветер, нагибая высокий купол моей любимой трёхместки с высокой парусностью. Потом полилось. Точнее, ПОЛИЛОСЬ. Ведерные потоки воды лились, казалось, отовсюду. Гремел гром, сверкали молнии. Вокруг что-то происходило, метались какие-то огни, но кроме дождя и грома, ничего не было слышно. Я лежал в палатке, расставив руки и ноги, чтобы поддержать мою высокопарусную подругу, однако вскоре заметил, как с одной стороны что-то давит на руки. Вода, ошибочно решил я. Дождь не прекращался и я, как это водится среди нашего брата, решил сесть помедитировать.
- Паша, твою палатку подмыло, одевайся и собирай вещи, мы уходим! - закричал кто-то снаружи и тут я понял, что бегство вовнутрь сейчас неуместно. Быстро и судорожно я начал запихивать вещи в рюкзак, вещи сопротивлялись. Палатка, меж тем, начала страшно крениться, словно её согнул великан, неизвестно откуда в неё хлынул поток чёрной жижи, в которую падали вещи из рюкзака. Иногда я доволен, что путешествую один, это даёт свободу лексической экспрессии.
Открыв палатку, чтобы забрать вещи из предбанника, я чудом успел ухватить несколько вещей, остальные, стукнувшись о мои руки и тент на прощанье, устремились в море. Обувь затянуло грязью в сложившийся угол палатки, так что я никак не мог её нащупать, меж тем крыша палатки опустилась сантиметров на сорок и я понял, что скоро могу стать её жертвой. Босой, роняя рюкзак в воду, я выбрался под проливной ливень. Что за апокалипсис! Мечущиеся зайчики налобных фонариков, испуганные фигуры, крики!
Метровые потоки сели хлестали с гор и все они, казалось, хотели подмыть мою палатку. Местами почву размыло на 30-50 сантиметров и края палатки жалко свисали, утеряв опору. Грязь неслась в море, подхватывая на пути камни, глину и всё, что оставили снаружи горе-походники.
Это была та ещё ночка, доложу я вам. Как грелись мы в натопленной горелкой палатке Ильи, как ждали камнепада и слышали адский грохот где-то над нами, не зная, молиться или бежать в море, как провожали стихающий дождь, как ребята грелись водкой, как пытался я заснуть в чудом сохранившимся в сухости спальнике на берегу... А утром, на вусмерть размытом пляже, пришла пора вести подсчёт тому, что забрало море, но это уже совсем другая история: прекрасного, волшебного, удивительного отдыха в компании людей, ставших друзьями за одну ночь, делившихся посудой, редкими сохранившимися запасами, а также, конечно, чувством юмора.
It was emotional.

"...Обычно я запускаю книжку Хокинга через программу-говорилку, так получается аутентичнее".